|
«Кроткая»— это сценическая исповедь в трех эпизодах. И один фильм, призванный отразить поток сознания героя. На экране – циферблат с бегущими стрелами. На сцене - сбивчивый рассказ, монолог-скороговорка героя, неожиданно застигнутого врасплох.
Под ритмы жесткие, хард-роковые, на экране идет клип. Это пролог, в котором появляются две плоскости, – речь экранная и человеческая, - и заявлены основные визуальные мотивы и герои. В быстрой речи, в нарезке самых вкусных кадров проносится вся история, - в двух совершенно разных эстетических ракурсах: реалистическом, театральном и фантасмагоричном экранном. Очень мощное начало. Интригующее, оно служит камертоном к остальному действию.
Качественная и по-своему новаторская версия повести Достоевского требует пересмотра, что уже заслуживает уважения. «Кроткая» Ю. Паниной – не только органично сосуществующие пространства, два героя, представленные как два мира, две близкие и противоположные природы, – экранная и сценическая, но и два названия – Кроткая и DreamweaveR. Герой Поднозова - портной грез, ткач мечты. Он редко появляется на экране, там, в его памяти, царит она – то блондинкой, то брюнеткой – в двух женских ипостасях, в холодных, но красивых интерьерах, в самых выгодных ракурсах, тогда как он – полуобнаженный, нелепый, жалкий – вынужден пребывать в тени, ибо сам определил себя, путем самовысказывания.
Классик русской литературы совместил в «Кроткой» два приема – психологическую интроспекцию и нарративную ретроспекцию. Именно это служит ключом к столь таинственному произведению для создателей театрально-кинематографической версии повести и его зрителя.
«Кроткая» Достоевского обладает интересной, даже завидной театральной судьбой. Кроме того, она неоднократно экранизировалась. В мир ее героев входили известнейшие и, как сегодня модно говорить, культовые актеры – И. Савина, О. Борисов, Д. Сандра. Первое экранное переложение имело место в 1918 году (режиссер Ольга Рахманова, фильм не сохранился). В 1969 году сделал экранизацию Робер Брессон, в 2000 Евгений Ростовский снял довольно оригинальный фильм-балет. В 1995 году вышла польская, а в 1995 – белорусская версии — Мариуша Трелинского и Олега Гончаренка. Спектакль тетра «Особняк» (Санкт-Петербург) – не бросает вызов предыдущим трактовкам. Это чтение, внимательное, старательное, интересное, и, несмотря на то, что приемы, используемые в нем не новы, перед нами все же новаторское произведение, и именно театральное произведение.
За шокирующим, экспрессивным прологом следует спокойный рассказ о событиях. Герой комментирует происходящее на экране. Дает внятный комментарий.
Отстраненно, от первого лица.
Когда речь заходит об образе Богородицы, принесенной Кроткой Закладчику, случается взрыв.
Жесткую манеру повествования сменяет извиняющийся тон, истеричное поведение. Закладчик терзает лампу – единственный приметный предмет в своем нынешнем бытии. Он говорит о себе в третьем лице. Следующая часть монолога - история после случая с револьвером, когда жена пыталась убить его; когда он знал об этом; когда он ее выхаживал, любил, хотел везти во Францию, землю целовать за ней, вообще все позволять, только быть ради нее.
Последнее - герой в белой в пижаме и с синей лампой, повествует о событиях после ее смерти. Он - опустошенный. Вне ситуации. И даже его экранная жена – в облике брюнетки-искусительницы смотрит растеряно, тогда как изящная блондинка – с наслаждением, в котором угадывается вызов, полна удовлетворения.
На экране – чистое кино. Немое кино. Экран - в центре сцены. Но это не большой киноэкран. Не кино, не привычное «муви», а арт-хаусный фильм, беззастенчиво использующий визуальные мотивы «Лолиты»: любование ногами, лежащей в одиночестве девушки-подростка, пузырь-жвачка. При этом авторам удалось избежать пошлости. В палитре картины - преобладание красного, желтого, много белого, серебра, и, конечно, черное. В кадре сплошные аллюзии – ложки, яйца всмятку, ироничные намеки на эстетику гламура – маникюр, педикюр, сплошное любование стопами, ладонями девушки. Отдана дань популярнейшим мотивам авторского кино, - в первую очередь, зеркалам.
Экран – зеркало героя существует только для зрителей – игнорируя его, герой все же желает с его помощью не столько оправдаться, сколько преобразить сказанное, сделать прекрасной свою исповедь. И ему это удается. Его жалко, ему верится, ведь он – поэт, скромно представляющий вниманию судей свое искаженное видение, которое обязано обратить на себя внимание искусствоведов.
Аскетичная сценическая обстановка (общее с экранном – лишь лампа, которая в последнем явлении героя и на сцене, и на экране становится мертвенно синей) крайне опасна, - кажется, вот-вот сценический монолог будет побежден загадочной экранной речью. Но, как ни странно, именно аскетизм сценического убранства позволяет сосредоточиться на речи героя и картинке, сопоставить их, соотнести и получить эстетическое удовольствие.
А на авансцене – моноспектакль. Поднозов не просто играет, а воссоздает нервный процесс, переживая и духовное самоотравление, и похмелье. Даже несколько раз пытается привлечь зрителя разбавить монолог. Экран – неживое прошлое, фантазия. Их герой знает наизусть, поэтому ни разу не повернется к экрану, чтобы встретиться с ними лицом к лицу. Он уже все осмыслил.
Он видит другое. Он прозрел. Зрителю предлагается две реальности – прозрения и виртуальная реальность. И второе - отнюдь не портрет жертвы. Ритм экранного изображения сочетается с происходящим на сцене – с эмоциональными выплесками героя. Но два пространства – воображаемого прошлого и настоящего - не столько кающегося, сколько пытающегося изменить мрачную картину. Экран выступает здесь в качестве декораций и как внутренний экран, а Закладчик Поднозова – и философ, и поэт.
Он ходит по своим комнатам и старается осмыслить случившееся. Он то говорит сам себе, то обращается как бы к невидимому слушателю, к какому-то судье. Так бывает в действительности, и это именно позволило писателю назвать рассказ фантастическим. «Фантастическое, – говорил автор «Кроткой», - в самой форме рассказа». Достоевский признавался в предисловии, что «вот это предположение о записавшем всё стенографе (после которого я обделал бы записанное) и есть то, что я называю в этом рассказе фантастическим».
Поднозов играет страстно, жадно. Но при этом, он и скромен, не стремится выйти на первый план, готов быть в тени экранной красавицы. Это и позволяет герою собрать «мысли в точку». «Ряд вызванных им воспоминаний неотразимо приводит его, наконец, к правде; правда неотразимо возвышает его ум и сердце. К концу даже тон рассказа изменяется сравнительно с беспорядочным началом его. Истина открывается несчастному довольно ясно и определительно, по крайней мере, для него самого».
Схватить жизнь – казалось бы, может кино. Но кино здесь – красивый и загадочный видеоряд, тогда как сцена – предлагает пространство реалистического, человек здесь дан без прикрас, без любования, без повторов удачных ракурсов, он - беззащитен. Герой приходит к решению, тогда как фильм запутывает, ставит в тупик.
Надо полагать, что «довесок» к названию повести Федора Михайловича – DreamweaveR - все же относится именно к видеоряду. Что это как не таинственное зеркальное отражение жизни, зазеркалье, виртуальный, смоделированный мир, слепок с жестокой реальности? Первая ассоциация - популярнейшая одноименная программа для создания web-сайтов, дабы создавать свои собственные объекты, команды, самостоятельно общаться с миром в рамках заданной модели.
На фантастический образ фильма работает музыкальное оформление – стилизации, от хард-рока до «Еще раз», исполненной с трогательным акцентом.
В конце спектакля - стремительно бегущие вверх титры и молчаливое, извиняющейся присутствие героя слева от экрана - в стороне от показанных событий. Затем уверенная исполнительница несколько раз проводит еще не вышедшего из образа Поднозова по авансцене, чтобы собрать аплодисменты.
|
