|
Блестящую, многослойную, пронзительную пьесу Тенесси Уильямса о конфронтации воздушного и земного, Генриетта Яновская представила как пьесу о наших современниках – озорных, заряжающихся скандалом и выпивкой, очень предсказуемых и узнаваемых молодых людях.
Собственно, для этого не нужны были «звезды» в главных ролях. Традиционность – лишь манок, имитация. Вроде та же Бланш Дюбуа – беззащитная, чудаковатая, в белом платьице, перчатках и шляпе приезжает к сестре Стэлле, которая уже 10 лет живет самостоятельной жизнью в убогом квартале. Бланш многое пережила: в тяжелых мучениях умерли родители, пришлось продать их прелестный, но заложенный дом, который называли «Мечтой». Муж Стэллы Стенли Ковальский принимает родственницу в штыки, не верит ей. После череды разочарований, героиня пытается построить свое счастье, зарождается подобие искренних романтических отношений с местным слесарем Митчем.
Первая четверть спектакля - игра в традиционность, в старательное следование букве авторского текста. Классической пьесе нашлось новое социологическое прочтение. Прежде всего, это представление через первоклассную драматургию Уильямса потерянного поколения – словно перед нами российская молодежь, чье нервное отрочество и напряженная юность пришлись на 90-е, а зрелость предвидится в первом десятилетии нового века/тысячелетия.
Предмет изучения - молодость, обреченная на расчет, молодость, созревшая в эстетике пластиковых бутылок, загнанная в китайский квартал. Бесконечно обреченная молодость. Молодость в МТЮЗовском «Трамвае «Желание»» – не нечто эфемерное, летучее, неуловимое, а козырная карта, которую следует вовремя разыграть: чтобы после не было мучительно больно. Сначала лишь сквозит, затем укрепляется, а к финалу будто отформатирует пьесу давно витающая в постсоветском обществе идея о зарождающемся в недрах бедняцких кварталов матриархате.
Реквизитом в спектакле заведуют азиаты, равнодушно бродят они по сцене, сюсюкая между собой, прибирая рассыпанные по ходу семейной драмы вещи и попивая Кока-колу. Американский напиток в доме Ковальских отнюдь не актуальный продакт плейсмент, а атрибут пластмассового мира, обязательный продукт в рационе представителей бедного квартала. Не традиционно, не гламурно…
Русифицированные ругательства, порой вольная интерпретация легенд персонажей, новые детали работают на авторский замысел – показать жизнь, лишенную таинственности, равнодушную к мистификации. Рождается аутентичность - вязкое, предсказуемое существование героев, в котором не будет ни счастья, ни понимания, ни любви, ни отчаяния. Единственным таинством, по сути, кульминацией, становится рождение ребенка Стэллы.
Старательно играют Эдуард Трухменев (Стэнли Ковальский) и Ольга Понизова (Бланш Дюбуа) – словно студенты на выпускном экзамене театрально ВУЗа, словно выполняют упражение на острую характерность. Нарочито избегают полутонов, создавая остальным персонажам двуцветный фон, вторящий четкому разделению сценического пространства (художник-постановщик Сергей Бархин): царство Стэнли – улица, с безнадежным мотоциклом, временное прибежище Бланш – каморка, оформленная в восточном стиле, занятая скарбом и очаровательной «Мечтой» - макетом родительского дома.
Главные герои кривляются – чем дальше, тем откровеннее. Жертвенности в героине Понизовой нет. Ее Бланш Дюбуа – из породы «лишних людей» начала 21 века, видимо, была призвана символизировать в спектакле постсоветскую интеллигенцию. Однако в ней нет необходимой трогательности, «французской» экзотичности, а вызывающая манера говорить, одеваться, если и выделяет ее из толпы, то не поднимает над нею. Стэнли Трухменева – не опытный зверь, выжидающий момента напасть на жертву, а кривляка, дворовый пародист, игрок в деспота.
Но на фоне потешающих публику главных героев-антагонистов тем убедительнее Стэлла (Елена Лядова). Это не безмолвная, пассивная обывательница, а вполне уверенная в себе молодая женщина, беременная, а значит - уже соединившая себя с будущим, окончательно определившаяся со своей жизнью. Девушка из хорошей семьи, когда-то выбравшая образ жизни хиппи, теперь вступила в пору деторождения, будто в предчувствии соответствующих государственных программ в поддержку семьи. Ее территория - за ширмой, но ей уютно и смело и в обществе мужа, и с сестрой. Она испытывает к близким людям высокомерную жалость, а потому временами подыгрывает им. Ее не захватывают ни хлипкое настоящее, олицетворяемое Стенли, ни безнадежно устаревшее прошлое, пленявшее Бланш.
В Стэлле Лядовой нет ничего от тихони-наседки, это женщина эпохи бэби-бума. Ее кредо: лучше выйти замуж за жеребца, чем попасться на удочку романтику-ценителю мужеской красоты. О таинственном мальчике-поэте, о первом загадочном браке старшей Дюбуа, в постановке сказано прямо и просто: муж был гомосексуалистом. В данном социологическом срезе эта интерпретация весьма подходящая. Подробность сия дает еще один повод Стенли покуражиться над мужчинами Бланш, а актеру применить очередной пластический штамп.
Конфликт двух миропониманий, столкновение женской беззащитной фантазии с мужской черствостью и коварством дискредитируется игрой исполнителей главных ролей. Для Стэнли выбрана маска эдакого мачо – сотканная из дешевых приемов актерской игры, словно заимствованная героем из популярных сериалов. Бланш разыгрывает вариант гламурной девицы, слегка не от мира сего. Ожидания героини Понизовой призрачного богача-спасителя похоже на грезы о встрече с заезжим олигархом, уходящей в тираж старлетки. Поэтому ее очаровательная «Мечта» сгорает в финале, не вызывая бурных эмоций, а лишь предвещая скорую трагическую развязку.
Основная тема нашла свое пластическое воплощение. Гибель человеческого сознания происходит в самой атмосфере, актерский ансамбль сложился и органично вписался в среду. Ибо именно трафаретность чувств и поступков убедительно разоблачается авторами спектакля. И, несмотря на ряд юмористических деталей, он полон больной страсти. За дозированными эксцентрическими приемами - нюансировка характеров и среды, возможность отобразить в постановке российскую реальность простую, но впечатляющую, гнетущую и неизбежную. Обращаясь в современность, мтюзовский «Трамвай «Желание»» отказывается быть сиюминутной реакцией, отдавая предпочтение внимательному прочтению, все-таки деликатной интерпретации, и тем самым избегает пошлости.
|
